«Бедствия войны»

Но каковы же должны быть бедствия народа, коль скоро он на такое решается! Чем грозит покорность, если ей предпочитают безнадежное сопротивление? Каков, наконец, должен быть порыв духа, коль скоро в нем растворяется даже ужас смерти!

И вот тут-то у Гойи тема гибели приобретает новый смысл, неведомый его сов­ременникам. Не поиски славы, не жажда «признательности потомков» и не стремление стать их «благодете­лем», а одна лишь суровая необходимость, одна лишь безвыходность положения застав­ляют людей пренебрегать естественным чувством самосохранения. Есть положения, которые не выбирают, в которые попадают помимо собственной воли, и тогда ос­тается только идти до конца. Таково подлинное, а не официально-показное или романтическое мужество.

И сам художник создавал эти устрашающие, «оскорбляющие взоры» образы не столько ради славы нации, сколько ради иной, высшей цели — этичной и гуманной. Вспомним его ответ слуге, спросившему: «Зачем вы рисуете подобные ужасы?»— «Затем, чтобы вечно призывать людей не быть варварами».

Сопротивление испанцев не прекращалось и после воен­ного разгрома. Ни ночью, ни днем не прекращались и французские репрессии (та­кие, как запечатленные на 22-м и 23-м офортах «Бедствий войны»—«И нет спасения», «Труден шаг!»), которые, однако, лишь ухудшали положение победителей. Теперь уже им все чаще приходилось обнажать головы над трупами своих соплеменников. «Так тебе и надо» - подпишет Гойя офорт №26. Сила французских штыков буквально разбивалась о стену непробиваемого упорства. В 27-м, заключительном листе первой части «Бедствий войны», одном из шедевров всей серии, эта метафора выражена с потрясающей очевидностью.

«Невозможно смотреть!» - это вновь сцена расстрела испанцев, на этот раз то ли укрывавшихся, то ли за­гнанных в пещеру, которая стала для них мышеловкой, загороженной остриями шты­ков, стволами нацеленных ружей. Французских солдат Гойя здесь не изображает, оставляя их за правым срезом листа. Зритель сам должен домыслить их присутст­вие и, таким образом, воображением своим принять участие в этой душераздира­ющей сцене. Щетина штыков противостоит обреченным людям как некая вовсе уж нечеловеческая сила, сила самовластного оружия, неодушевленно-безжалостно­го, точно действующего военного механизма. И здесь особенно безнадежную вы­разительность приобретает мольба изображенного на первом плане испанца, обра­щенная не к живым людям, а к бесчувственному металлу. Однако другие ни о чем не молят. Спрятав лица в ладони, опустив или запрокинув в смертельной тоске го­ловы, эти мужчины, женщины, девушки будто окаменели; затененная фигура стоящего на коленях единственного тут испанского солдата будто срастается с краем пещеры.

Возвращаясь к офорту № 27, скажем, что одним из поразительнейших его эф­фектов является тот, который достигнут с помощью двойственного использования света. В «эпоху гобеленов» Гойя был истинным светопоклоннком. В «Капричос» свет был антагонистом губительного мрака. В двадцать седьмом офорте «Бедствий войны» он в первую очередь несет гибель, застигая врасплох тех, кто надеялся укрыться в тени пещеры, вторгаясь туда вместе с французскими штыками. Он как бы преодолевает сопротивление возникшего на пути темного пятна — фигуру стоя­щего на коленях испанского солдата. А потом холодно и резко обрисовывает силуэт женщины, прячущей под покрывалом детей, вспыхивает на фигуре откинувшейся, будто уже опрокидываемой залпом девушки, чтобы затем померкнуть на сни­кающих телах. Он вполне уподобляется ветру смерти, пронизавшему пещеру на всю ее глубину. И кажется, что над головой коленопреклоненного солдата он подсекает свод, который вот-вот, лишь только отгремят выстрелы, обвалится на расстрели­ваемых. Однако вспышка этого губительного света обладает и противоположной направленностью. Отразившись от центральных фигур, будто впитав в себя их отчая­ние, боль, упорство, она катится обратно навстречу французам. Она выявляет ту бурю живых страстей, которая неизбежно обрушится на бездушный военный меха­низм. Так и будет через два года, когда Гойя напишет свою картину «Расстрел мад­ридских повстанцев».

Поплярное на сайте:

Титаны ренессанса. Леонардо да Винчи
Четыре гения сияют в тогдашней Италии. Четыре гения, каждый из которых - целый мир, законченный, совершенный, впитавший в себя все знания, все достижения предыдущего века и вознесший их на ступени, человеку до тех пор недоступные: Леонард ...

Глоссарий
- Гравюра — вид графики, в котором изображение является печатным оттиском рисунка, нанесённого на доску из дерева, линолеума, металла, камня; само изображение на дереве, линолеуме, картоне итп. - Икэбана («живые цветы») — японское искусс ...

Новая живопись. «Ужасы войны»
После событий 1808 года в творчестве Гойи начинается новый период. Художник пишет картины «Пожар» и «Гигант», предвосхищающие тот тип трагического жанра, который будет теперь главенствовать в его произведениях. В «Пожаре» Гойя впервые воп ...